Шлиссельбург. Ключ-Город.

С одной стороны Нева, с другой – Ладога. На маленьком острове – крепость. Попасть в неё можно лишь с 1 мая по 31 октября ежедневно с 10 до 17 часов. У причала постоянно дежурят катера, катерочки, яхточки, лодочки – и все рады переправить вас на остров. 3 мая 2004 года они делали это за 25 рублей с человека.

У кассы собираются группы, им даётся экскурсовод. Между прочим, редкий случай, когда экскурсовод адекватен. И не только адекватен. Рассказывает интересно, полно и не врёт. Не упрощает, не говорит штампами, не путает эпохи, не фантазирует…

День был солнечный, даже жаркий, хотя ветер был свежий. Но стены крепости защищали от него. Яркие краски, жара, трава, солнышко – чтобы слушать экскурсовода, приходилось напрягаться. Вам хорошо – читаете себе отчёт, сидя в комнате душной и серой зимой, отвлекаться нечем…

Орешком крепость называется потому, что взять её было весьма и весьма сложно. Даже в Великую отечественную, когда принципы фортификации и методы штурма крепостей изменились кардинально, и средневековой постройки фортеция со стенами уже не должна была представлять большой сложности. Ан нет! Накося выкуси, фашист проклятый! Раздолбать полкрепости немцам удалось, а взять – фигушки. Крепость была стратегически важной точкой, поскольку на ней лежала ответственность за защиту Дороги Жизни. По льду Ладожского озера, если кто не помнит. Шлиссельбург был захвачен немцами уже 8 сентября 1941 года. Взятие Шлиссельбурга означало, что кольцо вокруг Питера замкнулось почти полностью. С этого дня и считают начало ленинградской блокады. Доставлять боеприпасы и забирать раненых можно было лишь по воде, на лодках. Чтобы попасть на правый берег Невы, где сражались наши войска, лодки должны были пересечь насквозь простреливаемую бухту. И так целых 500 дней. Или 50 с лишним тысяч бомб и мин. По одному снаряду каждые пятнадцать минут. Плотный столб копоти и дыма делал крепость невидимой уже с берега. Поразительнее всего не то, что достояли до конца: при наступлении Советских войск гарнизон крепости смог поддержать их своим огнем.

Ныне одна из стен крепости и прилегающие к ней казармы петровской постройки разнесены в пух и прах. Их даже восстанавливать не стали. Также не стали восстанавливать Иоанновский собор внутри крепости (кстати, на колокольне собора все пятьсот дней ежедневно поднимали красный флаг), устроили из развалин мемориальный комплекс. Дыра снесённого купола обрамлена изнутри стальной арматурой – уже мемориально-декоративной, разумеется, хотя есть в ней и фрагменты той, военной. Зияющие проломы, вывороченные и изогнутые толстенные железные балки. Плюс по-советски неуклюжие солдаты, глобус с картинами обороны и всё та же "арматура" из купоросно сизеющей бронзы. Братская могила. Образцы артиллерии, находившейся в распоряжении защитников крепости. Комплекс, кстати, был открыт 9 мая 1985 года, совсем недавно. Спустя целых сорок лет после войны.

Последней из виденных Орешком войн.

Считать, сколько их было, я не возьмусь. В крепости есть место, где любопытным демонстрируется раскоп с остатками крепости 14 века, построенной господами новгородцами из крупных булыжников. Кладка холодная, стылая, но не мёртвая, хоть и прикидывается лишь музейной древностью. Конечно, ей далеко до бодрости Копорья, но всё же…

Каменная крепость, как и полагается, была возведена лишь после того, как погорела деревянная. Судя по местоположению раскопа, поначалу крепость была совсем невелика, раза в два меньше её современного состояния. То ли господа купцы сначала пожадничали, а потом спохватились, то ли супостаты активно нападали и стены пообрушили, то ли подрядчики, взявшиеся в конце 15 века за поновление крепости, были говорливы и убедительно ратовали за технический прогресс в области военно-строительного искусства, но взамен первой каменной крепости была возведена другая. Примерно соответствующая современным границам и требованиям тогдашней фортификационной науки и техники. Крепость была крайне нужна Руси: одну Ливонскую войну представить достаточно. А тут и Смутное время накатило. Шведы поганые, король которых, Юхан, али не Юхан, даже самодержцем-то не был, и на престол его выбирали, из-за чего с предком его наш Иван Васильич лаяться недостойным считал, возьми да и захвати крепость.

Правда, прежде девять месяцев под стенами сидели, время тратили, меж тем как за это время жёны половины из них маленьких снусмумриков нарожать успели, а по животу их некому гладить было. А другая половина за эти девять месяцев могла бы понаделать снусмумриков. Да и наши могли бы не отстреливаться, а детей творить, корюшку ловить да морошку квасить в бочках. В общем, make love, not war, мир во всём мире и дятлы в тапках форева!

Но что ж делать? Так не бывает, к горю. Война. Крепость шведы оттяпали, маленько переустроили. Возвели несколько башен по своему вкусу. Толстых настолько, что даже в летний жаркий день внутри башни – настоящий ледник. Ступеньки наледью покрыты, со стен сосульки свисают, камни инеем поросли (я чуть не навернулась, естественно, и замёрзла изрядно). Надо думать, ледник им нужен был, чтобы тухлую селёдку хранить?

Пока шведы перестраивали Орешек, на ихней собачьей мове называющийся Нотебургом, мы разбирались со Смутным временем, гоняли интервентов по лесам, клали поклоны Михаилу Романову, юноше из Ипатьевского монастыря. Потом потихоньку вместе с новой династией катились к началу петровского лихолетья. Пётр I, чтоб ему пусто было, но спасибо ему в три земных поклона за чудный град, «место гиблое», «отпрыска России, на мать непохожего, бледного, худого (Худого?! = ))), евроглазого прохожего». В 1702 году петровские солдатики, уже набранные по рекрутской системе, взяли крепость штурмом. Орешек вернулся в наши руки, но прежнего имени не обрёл. Пётр, будучи человеком просвещённым, предпочёл снова обозвать Орешек словом из собачьей супостатской мовы – Шлиссельбург, то бишь «ключ-город». Дабы подчеркнуть огромное тактико-стратегическое военное значение крепости.

Видимо, дабы значение это не умалять, потомки Петра Алексеича нашли крепости достойное применение: сделали из неё каземат, сбежать из которого не удалось никому. Каземат действительно страшный.

Удивительно не то, что у людей там ехала крыша. Удивительно то, что они ещё держались там, что некоторые из шлиссельбургских «воспитанников» потом даже основы прикладной вычислительной лингвистики закладывать умудрялись. Экскурсоводы показывают два тюремных корпуса – старый и новый. В старом содержались узники именитые – начиная с Евдокии Лопухиной. Там же держали несчастного Иоанна Антоновича, живого выкидыша царствующей фамилии. Там же – Дмитрия Ульянова, любому рождённому в СССР известного со школы из рассказов о детстве Ленина. Во дворе, у стены, его и казнили. Теперь на месте казней посажено яблоневое дерево. Горьки, видно, те яблочки…

Новый корпус, возведённый специально для народовольцев, – на высоте достижений тюремного искусства. Проектировал его явный садист, заранее планировавший эксперимент по лишению людей рассудка. Право слово, омерзительно!

Нонче принято плевать с кислой миной в сторону людей, содержавшихся в том самом новом корпусе, а уж сколько предполагаемых читателей скривилось при упоминании Дмитрия Ульянова, и посчитать сложно. Сегодняшний историк, журналист и обыватель с радостью готовы отнять у тех людей право болеть за Родину (это же, ей-ей, вообще неприлично), верить в свою идею и страдать за эту идею. А я верю тем людям. Они не кустомеры. Уже потому я пожала бы им руки. Идеи нехороши? Бог мой! Порывистость, нетерпеливость их – то есть негуманная составляющая (говорю для господ гуманистов) или нехристианская составляющая (к вам, господа традиционалисты, обращаюсь) их идей – это их грех, они за него сами ответили перед Богом. Просто нынче не принято болеть за народ. И понятия-то такого нету – народ. Есть электорат, есть Фабрика звёзд, есть фаны и телезрители, есть тинейджеры и домохозяйки, есть пенсионеры с палками, есть звёзды с хит-парадами, шампунями и прокладками, есть гопники и золотая молодёжь, есть быдло и высокообразованная либеральная интеллигенция с тонкой душевной организацией. Народа нет. Есть narod.ru. Мы не умеем прощать себе свою историю. Мы её либо стыдимся, либо оптом обожествляем – с придыханием.

Так вот, цветы на могилы казнённых в крепости я бы положила. Из уважения к людям, боровшимся за народ и идеи. Только вот цветов у меня с собой не было. Я их уже положила утром на могилу деда. Видно, цветы на могилах появятся не скоро…

Потом… потом я уплыла на берег. Ела там шашлык, щурилась на солнце, глушила вражью попсу из динамиков Мусоргским, зарисовывала памятник Петру на берегу… Долго блуждала по городу в поисках электрички, которая, оказывается, ходит с Того Берега. Потом села в душный автобус до метро Ул. Дыбенко и вырубилась…

Здравствуй, Питер! Прогретый за день Невский, Владимирский и Загородный проспекты, Финский залив, компания бэтманов, дохлая собака, пиво и томатный сок, фотоаппараты, "АлисА" с Фоксом, телефонные карточки, гудящие ноги, Ленинский проспект, Сеня и халва в шоколаде… В общем, дальше начинается другая история.